Хрупкость

On and on the rain will say
How fragile we are, how fragile we are.

Sting

Серый потолок Новосибирского аэропорта нависал низко и, казалось, давил на голову.

Утренние лучи солнца, пробивающиеся сквозь удаленные окна, выглядели так, как будто в полупустом зале только что танцевал самурай, умело вращая лезвие катана, и оставил пыльные рубцы в рассеченном пространстве.

В удаленном углу зала, молча, глядя в пол, обнявшись, стоят четверо людей. На полу небрежно разбросаны чемоданы и баулы, черная кожаная куртка, вывернутая клетчатой подкладкой наружу, фетровая кепка.

Аэропорт непривычно безлюден. В этой части только эти четверо и я, наблюдающий за ними со стороны. Я успел рассмотреть их внимательно, когда они, волоча за собой багаж, только вошли в здание.

Мужчина - отец семейства, за сорок, высокий, широкоплечий, в поношенных джинсах и бежевом свитере, огромные карие глаза и густые брови, тронутая сединой аккуратно постриженная борода, редкие кудри на лысеющей макушке.

Его жена, тех же лет, в сером плаще, туфли на невысоком толстом каблуке, очень худая, редкие волосы окрашенные в неестественный рыже-русый цвет, бледное лицо, ледяной взгляд обесцвеченных глаз.

Сын - парень старше двадцати, очень похожий на отца семейства - такие же поношенные джинсы и похожий бежевый свитер, борода значительно реже, чем у отца, зато копна густых черных волос, аккуратно зачесанных назад.

Дочь – подросток лет восемнадцати. Высокие бордовые ботинки с незавязанными шнурками, разноцветные леггинсы, темно-зеленая куртка с огромными карманами. Лицом похожа на мать, но совсем не бледная, а напротив - румяная, глаза жирно подведены черной тушью, губы - красной помадой. Прическа – русые дреды, поверх которых вязанная в стиле растфари цветными полосками шапочка: желто-зелено-красно-черная.

Они стоят вот так, обнявшись, образовав круг, ничего не делая, уже минут пять.

Тишину нарушает музыка, включенная работниками аэропорта - из динамиков доносится голос Стинга - … You'll remember me when the west wind moves. Among the fields of barley…

Мужчина первым разжимает объятия и отступает назад. Все четверо в замешательстве смотрят друг на друга. Мужчина делает шаг, подходит к жене:

- Таня - он берет её руки в свои ладони.

- Кирилл - произносит женщина чуть слышно, поднимает лицо и смотрит в глаза мужа.

- Татьяна, - мужчина пытается улыбаться, - Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная, боязлива… - цитирует он.

- Женщина растягивает тонкие губы в улыбке, не выпуская ладоней из рук мужчины, прижимается, кладет голову ему на грудь.

- Танюша, ровно через год мы снова увидимся. Здесь же. - Произносит он, окутывая нежностью каждое слово.

- Я знаю, - отвечает женщина неуверенным голосом, - я знаю, Кирилл. Всё правильно. Я не буду больше плакать, - уверяет она. - Ты всегда мечтал возглавить эту экспедицию  -  воплоти свою мечту в жизнь.  Я в тебя верю, ты справишься. - Она произносит эти слова как заученую наизусть мантру, будто уговаривает сама себя. - Только одевайся теплее, на Аляске морозы похлеще наших.

Он целует её в макушку. - Ты себя береги, у самой руки как лед.  - Он подносит её ладони к губам и целует белые как снег пальцы.

- Со мной всё будет в порядке, я остаюсь дома. - Она обвивает руками огромные плечи Кирилла. - Лети. -  и, с трудом сдерживая слезы, глядит своими бесцветными как промерзшая белая смородина глазами в "безнадежные карие вишни" мужа.

Мужчина кивает и, аккуратно освободившись из объятий жены, прежде чем та начнет плакать, поворачивается к стоящему рядом сыну:

- Мишка, на сколько отложили твой рейс в Москве, сын?

- На 3 часа, папа.

- То есть ты вылетишь после Лидии?

- Да.

- Помоги сестре с сумками.

- Хорошо папа.

- Я хочу чтобы ты знал, Мишка, я горжусь тобой! - Сын что-то попытался сказать, но отец прервал его, - Не перебивай. Вчерашний выпускник вуза, контракт с майкрософтом. Проект в Сиэтле! О чем еще можно мечтать?

- И мы будем совсем рядом. - Вставил свои два слова Мишка. - От Сиэтла до Аляски рукой подать. Я приеду следующим летом, приплыву на пароходе.

- Если всё пойдет по плану, то следующим летом экспедиция будет глубоко внутри полуострова, где-то между землей святого Лаврентия и Имурукским бассейном. - Парировал отец. -  Оттуда рукой подать до России. Я буду значительно ближе к маме, нежели к тебе, т.е. мы вряд ли увидимся. Но твои намерения мне нравятся! - Он крепко обнял сына,  - я в тебя верю, оставайся собой и всё будет хорошо! - Разжал объятия и потрепал сына по затылку.

Откуда-то с потолка, Стинг продолжал вещать под музыку - … Be yourself no matter what they say…

Отец и сын одновременно усмехнулись, и Кирилл игриво подмигнул левым глазом - Вот и поэт тебе подсказывает, - мол … смотри не выкинь фортель, с сухомятки не помри...

- Я не подведу, папа.

Отец повернулся к дочке. Нежно щурясь он улыбнулся, приподняв подбородок.

- Ну, мой непослушный малыш, покидаешь нас?

Дочь с улыбкой взглянула на отца и, прищурившись в ответ, изрекла, - Ты первый объявил об отъезде!

- Эх Лидия, не бранил я тебя в детстве, ой, зря не бранил. Я и твой брат уезжаем работать. А ты ведь приключения поискать?

- Ну почему приключения, папа, - переминаясь с ноги на ногу ответила дочь, - Я репатриирую в Израиль, на историческую родину!

- На историческую, говоришь, - Кирилл глубоко вздохнул

.

- Пап, ну давай не начинать снова, ... Каждый выбирает для себя, Женщину, религию, дорогу...

- Да, - снова глубоко вздохнул отец семейства, ... Дьяволу служить или пророку - каждый выбирает для себя… Что ж, малыш, -  отец первым сделал шаг вперед, обнял дочь и, вдруг, абсолютно по детски всхлипнул - Большая совсем. - В голосе его звучали слезы. - Красавица моя.

- Пап, - Лидия аккуратно отстранила отца.  -Я буду в порядке. Тысячи людей это сделали и никто не умер. Многие счастливы, и я буду счастлива!

Отец вытер накатившие слезы, а Лидия тем временем саркастично продолжала, - И пожелание не замерзнуть в мой адрес не произносить. В Иерусалиме сегодня +34 градуса!

- Ладно, - отец семейства покачал головой и, выдохнув, процитировал: - На прощанье - ни звука. Граммофон за стеной. В этом мире разлука - лишь прообраз иной…

Он поднял с пола фетровую кепку и водрузил на голову. Повесил на локоть куртку, взял самый увесистый баул. Утвердительно кивнул, - Ровно через год здесь же. Связь держим через маму, как договорились, я вас всех очень люблю. – И, не дожидаясь ответа, развернувшись, зашагал к воротам терминала, где на электронном табло яркими желтыми буквами мигало слово Владивосток.

Семейство молча дождалось, пока широкая спина отца исчезнет за дверью, после чего сын подхватил сразу два баула, а дочь два чемодана. Мать вскрикнула - Лидия, я помогу, - попыталась взять из рук дочери один чемодан. Но дочь сделала резкое движение плечом, давая понять, что помощь не нужна.

Мишка посмотрел на маму. - Не будем тянуть с прощанием. - Не выпуская баулов из рук, он наклонился и поцеловал мать в щеку. Та попыталась обнять его в ответ, но он парировал, - простились уже, мама, не начинай снова, а то будем плакать.

Лидия чмокнула мать в другую щеку и со словами - мама бай, береги себя, - она и брат направились в сторону дальнего терминала с надписью Москва.

Не оборачиваясь, они исчезли в серых стенах аэропорта, а женщина в плаще продолжала стоять одна еще минут пять. Она не плакала, просто стояла и смотрела вдаль, на незримые двери за которыми исчезли её муж, сын и дочь, потом, слегка качаясь на ватных ногах, она направилась в сторону выхода.

В полупустом зале аэропорта я остался наедине с вездесущим голосом Стинга: - … a beast in a gilded cage. That's all some people ever want to be. But if you love somebody, set them free…

*  *  *

Я подсмотрел эту сцену в аэропорту Новосибирска как минимум два десятка лет назад.  И, пожалуй, еще тогда я должен был вскочить с моего удобного места наблюдателя и  рассказать этим людям, что произойдет дальше. Но я не смог. И даже сейчас я думаю об этом с содроганием.

*  *  *

Татьяна вернулась домой. В непривычно пустых комнатах Новосибирской квартиры громко тикали часы, вопреки законам времени, несогласованно отсчитывая секунды одиночества. Она наконец-то осталась одна, наедине со своим ужасным секретом. Месяц назад у Татьяны была диагностирована лейкемия.

Она тщательно скрывала свой диагноз от всех членов семьи. Боялась разрушить планы мужа, всю жизнь мечтавшего возглавить экспедицию на Аляску и изучать там “Влияние глубинного метаморфизма на магнетизм базальтовых пород” - как он и назвал свою диссертацию. Боялась разрушить карьеру сына, получившего трехлетний контракт в Майкрософт с проживанием в Сиэтле. И, в конце-концов, она не могла изменить планов дочери на отъезд в Израиль, хотя бы потому, что дочь была таким же членом семьи, как и остальные, и имела право в свои восемнадцать лет самостоятельно принимать решения.

*  *  *

Татьяна начала курс лечения сразу же на следующий день после отъезда семьи. Лечение проходило в стационаре, и первые несколько месяцев врачи говорили, что всё идет успешно. Химиотерапия дает положительные результаты. Сама Татьяна улучшений не чувствовала, напротив, с каждым днём она теряла силы всё больше и больше.

Первые письма она получила только через два месяца.

Муж писал, что долетел нормально, что группа вся англоговорящая, но с руководством он справляется; что работают с местными индейцами над составлением карты маршрута, планированием кемпингов; что подготовка оборудования и провизии идет полным ходом, и через  два месяца они выдвинутся вглубь полуострова.

Сын писал, что устроился хорошо; что проблем с английским нет; что его коллеги теперь в основном уроженцы Индии и Китая; что Сиэтл - очень красивый город; что сейчас он много работает, но надеется что скоро "возьмет рутину под контроль" и, освободив немного времени, начнет путешествовать.

Дочь писала о том, что иврит - легкий язык, и она осваивает его очень быстро, что Иерусалим - самое красивое место в мире; что запланировала поездку на мертвое море, красное море и Мосаду (древнее еврейское поселение-крепость). Она также упомянула, что познакомилась с очень интересными ребятами из соседнего городка. Ей предложили переселится в общежитие только для девушек, где изучение языка можно будет совместить с oбразованием.

Татьяна с трепетом отвечала на каждое письмо, аккуратно информируя всех членов своей семьи о состянии дел каждого, и продолжая скрывать факт собственной болезни.

Тем временем состояние её ухудшалось. Татьяна сначала потеряла волосы как результат химиотерапии, а далее, принимая стероидные лекарства, набрала вес, став похожей на смешниого мумитроля на тонких ногах. Она избегала зеркал и больше всего в жизни боялась, что если она не излечится вовремя, то семья может когда-нибудь увидеть её такой толстой и не симпатичной.

Врачи сделали ей операцию по персадке костного мозга , но было слишком поздно. Татьяна умерла в больнице через семь месяцев после отъезда семьи, так и не сообщив самым близким людям о своей болезни.

*  *  *

Кирилл был увлечен работой денно и нощно. Он очень боялся, что что-нибудь пойдет не так, что экспедиция, которую он возглавлял не добьется успеха, а полученные теоретические результаты по независимым от него причинам не совпадут с практикой, и вся работа, в которую он вложил годы труда, не будет успешно завершена. Тем не менее всё шло практически в соответствии с графиком. Участники экспедиции относились к своему лидеру с уважением и старались изо всех сил.

В начале октября группа, подготовительная база которой находилась в Аляскинском заливе в порту Сьюард, выдвинулась вглубь полуострова. Продвижение было медленным, очевидно погода не была согласна с планами геологов и её основные силы - метель и встречный ветер оказывали яростное сопротивление геологическому вторжению.

Кирилл подбадривал своих коллег и всегда возглавлял колонну гусеничных вездеходов вместе с проводником Стейси, местной инуиткой, единственной женщиной в группе. Кирилл называл её “мужественная эскимоска”.

Первая исследовательская база экспедиции, на которой планировалось провести три месяца, находилась невдалеке от поселка Коекук. Кемпинг был подготовленным к зимовке; построенные из бревен семь домиков имели приличную систему отопления, работающую на мазуте, которого, к счастью, хватало.

В последние дни пребывания на базе Коекук погода сильно ухудшилась. Температура упала до -27F (-32C) а ветер усилился до 72 м/ч (155 км/ч). Началась снежная буря. Синоптики предсказывали, что в следующие три дня погода не изменится. Работать под открытым небом в такую погоду было невозможно.

На второй вечер снежной бури усталый и раздраженный Кирилл впервые после отъезда из Новосибирска позволил себе выпить виски. Эффект был незамедлительным: ностальгия бурей нахлынула на него - он вспомнил жену, дочь, сына, прощание в аэропорту.

Вдруг он почувствовал как кто-то обнимает его за плечи. Он резко обернулся и увидел инуитку Стейси. Вместо привычного свитера она была одета в легкую ажурную комбинацию на бретельках, которая едва прикрывала маленькую грудь. Кирилл был настолько поглощен своими мыслями, что даже не услышал, как Стейси вошла и разделась.

Прежде чем он что-то успел спросить, Стейси произнесла – I am horny.

Кирилл не знал значения слова horny, но объяснения не требовалось. Мужественная эскимоска принялась целовать его лицо, расстегивая пуговицы рубашки, гладя его плечи. Природа взяла своё, Кирилл не смог сопротивляться.

- Tell me you love me, Kiryll, - стонала Стэйси, - Tell me you love me?!

- I love you, - с трудом выдавил Кирилл.

Позже, закрывшись в туалете и глядя сквозь крохотное окно на заледеневшие еловые ветки, он плакал, произнося имя жены - Таня, я не хотел, Танюша...

Немного успокоившись, Кирилл вернулся в комнату. Стейси ждала его в постели, готовая уснуть в объятиях своего русского любовника. Кирилл старался не смотреть на неё. Он опрокинул еще одну рюмку виски, и начал быстро одеваться.

- Куда ты? - Спросила Стейси.

- Мне нужно зайти в соседний домик, взять карты бурения, я должен проверить расчеты для буровых машин с учетом погодных условий. - Ответил Кирилл и, застегнув комбинезон, поспешно вышел из домика.

Стейси продолжала ждать его в постели, но он не вернулся. Через час, не обнаружив Кирила в соседнем домике тоже, инуитка подняла на ноги всю экспедицию.

Кирилла нашли замерзшим в сугробе только через сутки, в двухстах метрах от стоянки вездеходов.

Выпивший, он был не в силах бороться со снежной бурей. Сразу после выхода из домика шквальный ветер буквально сбил его с ног. Кирилл не успел ни ухватить поручни лестницы, ни крикнуть. Он был мгновенно сметен, упал, и, кувыркаясь, тщетно пытался сопротивляться, загребая снег руками, пока ветер тащил его несколько сот метров в сторону леса.

Вдруг он почувствовал удар головой и всё на мгновенье замерло. Холодный, острый как пика еловый сук пронзил его голову в районе виска, пригвоздив Кирилла к дереву. Горячая кровь хлестнула из  капюшона, тут же замерзая и превращаясь в красный сталактит. Кирилл не чувствовал боли, последним словом он произнес - Лидия.

*  *  *

Сообщения о смерти отца и матери Мишка получил в один день. Вернувшись с работы, он вынул из почты два конверта: первый - письмо из онкологического отделения Новосибирской больницы, отправленное месяц назад; и второе, трижды перепакованное в разные конверты: из США в Новосибирский университет, из Новосибирского университета на его Новосибирский домашний адрес и снова отправленное в США – Сиэтл, с пометками на русском и английском…

*  *  *

Пятница выдалась пасмурной. Низкие тучи застилали небо над Иерусалимом. Михаил раздвинул шторы в комнате одиннадцатого этажа гостиницы Хилтон, позволив редким солнечным лучам осветить помещение, затем медленно поплелся в ванну.  Включив свет, он взглянул в зеркало.

Нахмурив густые брови и прищурив глубокие карие глаза, на него смотрел немолодой человек - его отраженье. Редкие кудри, нагло подчеркивающие прогрессирующую лысину, торчали в стороны, напоминая, что не плохо было бы постричься.  Борода, сплошь седая, выдавала возраст - хорошенько за сорок. Он попытался игриво подмигнуть собственному изображению левым глазом, как это делал отец - вместо озорства изображение в зеркале уныло моргнуло, качнув головой.

Двадцать три года назад отец выглядел значительно бодрее, - подумал Михаил. И, даже при их сегодняшнем внешнем сходстве,  он дал бы Мишке серьёзную фору своей неукротимой жизненной энергией и оптимизмом.

Отец и мать умерли почти одновременно 23 года назад, и с тех пор, казалось, всё пошло наперекосяк. Отец похоронен на Аляске, мать - в Новосибирске. Михаил специально ездил в круиз на Аляску, чтобы посетить могилу отца год спустя; летал в Новосибирск через три года после смерти матери, чтобы установить там памятник.

Но самой сложной головоломкой в жизни Михаила была пропажа сестры. Он разыскивал её в течение десяти лет после смерти родителей. Списался и обзвонил всех родственников в Израиле и России. Подал десятки запросов в различные агентства этих стран - всё тщетно. Лидия как в воду канула.

Нынешняя поездка в Израиль была для Михаила третьей. Первые две он предпринял много лет назад и посвятил их поискам потерянной сестры. Впервые он ехал на святую землю, чтобы просто окунуться в традиции этой древней страны, насладиться морем, экскурсиями, видами древних городов, библейскими легендами.

До сих пор его отпуск проходил насыщенно - за две недели он объездил всю страну: от Эйлата до Голанских высот. Экскурсии были замечательными и с погодой везло: конец февраля выдался сухим и теплым. Сегодня вечером Михаил улетал обратно в Сиэтл, и потому пасмурная погода, выпавшая на последний день, отпуска не омрачала.

Исколесив исторический центр ранее, Михаил решил сегодня поехать в Вифлеем, небольшой городок в восточной части Иерусалима, экзотическое место где по легенде родился Иисус. 

*  *  *

За исключением Храма Рождества и Ясельной площади, Вифлеем показался Михаилу грязным и неуютным. Облицованные желтым иерусалимским камнем стены были сплошь обклеены странными плакатами и объявлениями, часто написанными от руки; бельё, развешенное на верёвках, натянутых между домами, болталось над головами пешеходов; разновозрастные толпы галдящих детей бегали прямо по проезжей части.

Он собрался уже взять такси, чтобы вернуться в гостиницу, но увидел на одном из зданий надпись на английском “Haircuts” и, вспомнив, о своём желании постричься, решил зайти.

Дверь в парикмахерскую была распахнута настеж. Сразу за ней, за небольшим столом, сидела пожилая женщина в платке и что-то внимательно слушала, наклонившись ухом к орущему радиоприёмнику. Она подняла голову, с некоторым удивлением посмотрев на Михаила, и на вопрос “May I have a haircut, please?” усмехнувшись, картавя, громко крикнула вглубь комнаты:

- Leyla, make to this mister haircut.

В глубине парикмахерского салона, возле дальнего кресла стояла невысокая полная женщина, одетая в странное, напоминающее коричневый мешок платье, и в смешном вязаном чепчике, обёрнутом поверху коричневой тканью, из-под которого выглядывали редкие русые волосы.

Женщина обернулась и вдруг побледнела, уронила ножницы на пол и застыла на месте. Михаил вздрогнул: на него смотрела Лидия.

Он сделал шаг навстречу, но Лидия начала в смятении пятиться. 

Хозяйка парикмахерской, сидящая на входе, что-то крикнула на арабском, и Лидия, ответив ей односложно; обратилась к Михаилу на английском, тоже смешно картавя -  Mister, have a seat, please, - указывая пальцем куда-то в пространство.

Михаил сел в ближйшее кресло. Лидия подошла сзади, дрожащим голосом спросила – Mister, how would you like me to cut your hair? 

Михаил молчал. Он глядел в зеркало на отражение сестры, боясь пошевелиться. Невидимый ком горечи и слез подступил к его горлу. Лидия дрожащими пальцами тронула волосы на его голове. Слезы ручьём покатились из её глаз.  - Так похож на отца, - шептала она, - так похож. - Вдруг протянула руку к зеркалу, вынула фотографию, вставленную в уголке, передала её Михаилу.

На фотографии была Лидия, рядом с ней невысокий мужчина, облаченный в белые одежды, напоминающие больничный халат, и шестеро детей. Пятеро похожих друг на дружку мальчиков и девочка выше остальных, прижавшаяся к маме, худенькая, русая, с холодным взглядом.

- Похожа на маму - шепотом произнес Михаил.

- Её зовут Таньзиля,  это переводится - подарок бога, - сквозь слезы шептала Лидия.

На улице вдруг громко застучал дождь, и женщина, сидящая возле радиоприемника на входе в салон, выкрутила ручку звука до максимума, пытаясь “перекричать” дождь. Зазвучал до боли знакомый мотив, и голос Стинга мягко запел: -

A stones throw from Jerusalem
I walked a lonely mile in the moonlight
And though a million stars were shining
My heart was lost on a distant planet…

Брат и сестра молча плакали, глядя на своё отражение в зеркале.

… And from the dark secluded valleys
I heard the ancient songs of sadness
But every step I thought of you
Every footstep only you
And every star a grain of sand
The leavings of a dried up ocean
Tell me, how much longer? How much longer?

Февраль 7, 2016  10:55 pm