Гастроли

Описанная ниже история была нагло украдена из кабинета психолога, в чем автор глубоко расскаивается.

Алик был послушным еврейским мальчиком: французская спецшкола, музыкальная школа, уроки хореографии, городской кружок живописи... одним словом, полный пакет навыков, вместимый в понятие хороший еврейский мальчик.

К восемнадцати годам, а точнее, по окончании средней школы, в его багаже была золотая медаль за отличную учебу; он умел сносно разговаривать по-французски и располагал прекрасными рекомендациями для поступления в консерваторию.  Однако, в городе Херсоне таланты Алика были не то чтобы не востребованы, а мягко говоря бесперспективны,  и нужно было решить, где продолжать обучение: в каком-либо российском ВУЗе, или рвануть за границу.  

Большинство родственников Алика давно уехали в США и Израиль и всячески зазывали семью Гархов последовать их примеру. Но Гархи никуда уезжать не собирались. Папа, Аркадий Борисович, был заведующим управлением городского транспорта и никак не мог бросить любимую работу, а мама, Элла Моисеевна, работала зубным техником в городской поликлинике и на любой намек на отъезд отвечала словами поэта: " … Нет зубным врачам пути - Ведь слишком много просится. А где на всех зубов найти? Значит - безработица!"

Родители, воспитывавшие сына в строгой атмосфере послушания, впервые не оказывали давление и позволили Алику принимать решения самому. Покидать родину без родителей Алик не хотел. И он, не без родительских подсказок, принял решение поступать, ни много ни мало, в Московскую Академию Музыки имени Гнесиных.

Родители для порядка попричитали восторженно, единственное чадо покидает родной дом (сами на этом настаивали). Однако, Москва - не заграница, а потому, получив серьёзную сумму денег на дорогу и проживание и родительское благословение, выраженное словами  "Только не увлекайся шиксами",  Алик был отправлен штурмовать главные музыкальные высоты России.

* * *

Рекомендаций Херсонской музыкальной школы оказалось недостаточно, и на отделение вокала в Гнесинку Алика не взяли. Возвращаться назад в Херсон было стыдно, и Алик уже начал подумывать о том, что херсонскому лузеру, коим он себя чувствовал, единственный способ остаться в Москве - это устроится на любую работу и развесить объявления, предлагающие дешевого репетитора французского языка.

Но судьба оказалась благосклонна. Поступая в Гнесинку, он познакомился с тремя абитуриентами, которые "к счастью" тоже не поступили. При этом возвращаться назад в Саратов, Тулу и Самару его новые знакомые тоже не собирались, и потому решили держаться вместе и попытать счастья в столице.

И тут “звезды на небе встали в счастливый ряд”. У кого-то из новых друзей Алика был родственник, условно “далекий дядюшка”, и этот самый родственник владел рестораном. Он и пристроил племянника играть на фортепиано, зря что-ли содержать и кормить подростка, выгнать которого, в силу родственных связей, тоже не удобно.

А племянник привел с собой в ресторан троих друзей - молодых дарований - скрипача, гитариста и вокалиста от бога, умеющего не ложно картавить, исполняя песни на французском.  Далекий дядюшка в музыке не разбирался, но “где деньги растут” знал точно. Существующая группа немолодых профессионалов была почти сразу уволена, а молодая новоиспеченная заняла её место.

Нет, не все получилось сразу: и времени на то, чтобы научиться играть вместе, было потрачено немало; и  с репертуаром  не всё сразу срослось. Но молодость, дерзость и оптимизм, коих было в достатке у свежесозданного ресторанного коллектива, взяли верх, и с этими трудностями  ребята справились,  и работа закипела.  Так что все были довольны: и хозяин ресторана, платящий копейки молодой группе, и музыканты, так внезапно получившие работу. И хотя основной зарплатой были чаевые, но ведь московские чаевые зачастую по круче херсонской зарплаты.

Жизнь быстро наладилась. Новоявленные москвичи работали 6 дней в неделю, выходной - понедельник. 

Алик, незаметно для себя, стал лидером в своём музыкальном коллективе, нарек группу "Олигарх" используя своё звучное имя и фамилию. Он быстро научился чувствовать атмосферу ресторана, и потому именно он определял репертуар группы, решая, какие песни исполнять, а какие - нет.

А дальше в жизни Алика произошли следующие изменения: как плохие, так и хорошие:

Из хорошего: во-первых, став настоящим солистом настоящего ансамбля, он вдруг понял, что это и есть его призвание. Он отдавался работе страстно. Исполняя песни с ресторанной сцены, он вкладывал в них всю душу, позиционируя себя певцом на настоящей сцене в концертном зале, ну, или хотя бы, клубе.

Во-вторых, он начал сам сочинять песни и это доставляло ему не малое удовольствие. Песни получались красивыми, мелодичными, и в сочетании с утонченной поэзией звучали не хуже тех стандартных, которые входили в репертуар среднего московского ресторана.

Из плохого: приходилось врать родителям, что он по-прежнему учится в Гнесинке. Совесть мучила Алика денно и нощно. Родители исправно высылали деньги на учебу, интересовались его успехами, непрерывно спрашивали, не познакомился ли он в академии с хорошей еврейской девочкой. Они обещали навестить его в Москве, и Алик изворачивался каждый раз, придумывая то подшефные работы в колхозе, то гастроли в Благовещенске, то просто имитируя неистовую занятость.

* * *

В постоянной лжи родителям и зарабатыванием денег на ресторанной сцене пролетели четыре года. Алик привык к жизни в Москве, хотя для него эта жизнь не была веселой и разнообразной.  Он снимал однокомнатную квартиру вдалеке от центра. С питанием проблем не возникало: свежую еду он ежедневно получал прямо на рабочем месте - в ресторане. На развлечения денег не тратил, да и развлекаться особо не было возможности - работа шесть дней в неделю. Познакомиться с девушкой при таком режиме шансов практически не было.

Однажды утром выходного дня Алик лежал в постели и, в очередной раз, обдумывал свою жизнь. Ложь родителям с одной стороны, и осознание того, что мог бы добиться большего, с другой, не давали ему покоя. Он презирал себя за то, что снова не попытался поступить в Гнесику; за, пусть успешную, но унизительную карьеру ресторанного певца:

- Эй Олигарх, исполни для нашего гостя, дяди Миши из Бердичева песенку “Владимирский Централ”,  - бесцеремонно суя 20 долларов прямо в лицо, настаивал очередной пьяный посетитель ресторана…

- Это всё, на что ты способен, дешёвый маэстро - звезда Херсонской музыкальной школы со знанием французского и прекрасными рекомендациями? - Спрашивал себя Алик.

И он решил сказать родителям правду. Но сначала - уйти из ресторана и попытать счастья на настоящей столичной эстраде, исполняя песни собственного сочинения.  Как это сделать, Алик пока не знал.

Для начала он объявил о своих намерениях группе, и, к своему удивлению, получил поддержку всех друзей-музыкантов. Оказалось четырехлетнее сотрудничество ребят не прошло даром и переросло в настоящую дружбу. Все четверо ненавидели свою работу музыкантов в ресторане; все четверо лгали родителям, и даже дальний дядюшка прикрывал племянника.

Объявив об уходе с работы тем же вечером и нокаутировав этой новостью хозяина ресторана, группа "Олигарх" в следующие три недели занималась записью песен Алика. Для этой цели была арендована одна из лучших студий звукозаписи в самом центре Москвы; приглашены саксофонист, трубач и элитный звукорежиссер, ранее работавший со звездами российской сцены. Профессионализм и сыгранность, отточенные годами, дали результаты: новенький диск с двумя десятками песен, три из которых были на французском, вышел прекрасно.

И снова “звезды на небе встали в счастливый ряд”. Диск с песнями, переходя из рук в руки в среде музыкантов и продюсеров, каким-то образом попал к нужному человеку. Группу "Олигарх" пригласили сыграть в клубе "Шанти " и концерт удался!

Такого счастья Алик и его друзья не испытывали никогда. Атмосфера дискотеки, звук, свет, танцующая молодежь и никаких  “Владимирский Централ” для дяди Миши из Бердичева.

* * *

А дальше закружило-понесло… - выражаясь языком шансона.

Клубы и вечера менялись как кадры в кино: "Gipsy", " Пропаганда", "Крыша Мира", "16 Тон", "Солянка". Гастроли в Питере:  "Дварцы Кур Мяф", "Гагарин", "Таверна", "Ломоносов", "Шаляпин" -  всех площадок, на который блистал Алик и "Олигарх", было не перечислить. Афиши на входе с его портретом и яркими подписями "Олигарх" и "Звери", "Олигарх" и "Амстердам", "Олигарх" и "Девичник" - за год Алик и его друзья стали "звездами клубняка".

И Алик изменился. Клубная сцена вдохнула в него уверенности, он начал выпивать, иногда даже во время выступлений, а выпив, он уверенно танцевал - вот где пригодились уроки хореографии. Владельцы клубов быстро рассмотрели в солисте "Олигархов" хорошего танцора и смело включали в ночные шоу группы танцовщиц или стиптизерш, а зачастую и тех и других.  В гармонии с превосходно танцующим и поющим Аликом шоу с девушками выглядели шикарно.

Наряду с увлечением алкоголем, Алик начал увлекаться девушками. Скромный по природе, часто битый в родном Херсоне за еврейскую внешность, Алик из долговязого местечкового носатого еврейца превратился в рослого столичного орла. Он отрастил шевелюру, поддерживал легкую небритость и начал курить, подражая своему сценическому кумиру - французскому певцу Сержу Гаинзбургу, на которого, как он сам считал, был похож. Для пущей солидности он приобрел автомобиль - Хонду Аккорд. После концертов, даже пребывая в состоянии легкого опьянения, он с удовольствием садился за руль, закуривал "Парламент", театрально пристроив руку в открытом окошке автомобиля, и неторопливо ехал по ночному московскому шоссе к себе на съемную квартиру, подпевая какому-нибудь французскому шансонье в колонках или развлекая одноразовую спутницу разговорами.

Не изменилось только одно - Алик так и не сказал родителям правду. Он придумывал различные невероятные истории о несуществующем образовании, о гастролях с Московским камерным хором - только бы не огорчить родителей, сказав правду, ведь они старомодны и не поймут.

Однажды ночью после концерта в клубе "Стрелка", когда выпивший Алик резвился в своей съемной квартире с длинноногой блондинкой, зазвонил его мобильный телефон и высветился Херсонский номер. - Ша, - приказал он блондинке и с волнением ответил на звонок.

- Алик, - в трубке звучал голос мамы.

- Мама, что-то случилось? - Тревожно спросил он.

- Мы с отцом знаем, чем ты занимаешься. Мы посмотрели видео на Ю-тьюб.

Пауза повисла в воздухе. Алик не нашелся, что ответить. Он даже боялся предположить, какое видео попало на глаза маме, понимая, что посмотрев хотя бы одно, она наверняка увидела и другие. Элла Моисеевна нарушила эту паузу сама:

- Мы с отцом решили не препятствовать твоей работе, а, наоборот, помочь тебе!

- Как вы хотите мне помочь? - Растерянно выдавил Алик.

- Моя сестра, твоя тетя Песя, которая живет в Лос Анджелесе уже 20 лет, владеет роскошным бизнесом. Она организовывает шоу-туры для российских музыкантов. Я разговаривала с ней и она хочет организовать твои гастроли в США. - Алик слушал, не перебивая.

- Я и отец считаем, что это поможет тебе в твоей музыкальной карьере эстрадного певца. - На словах “эстрадного певца” Элла Моисеевна сделала паузу и глубоко вздохнула. - Сообщи мне, когда ты сможешь освободить две-три недели для поездки, я обо всём договорюсь.

Перечить родителям Алик не умел.

* * *

Гастроли в США хотя и были предложением заманчивым, в планы группы "Oлигарх" пока не входили. Но и отказываться от такого шанса тоже было нельзя. Странным показалось то, что тетя Песя организовывала гастроли исключительно одного человека - своего племянника Алика Гарха, а не всей группы. Тетя попросила прислать фонограммы и пообещала, что в гастролях будут задействованы местные музыканты, профессионалы высокого класса, которые сыграют всё не хуже, чем оригинальный состав. Тётя также брала на себя расходы на авиабилеты, визу и содержание Алика на весь период гастролей.

При общем недовольстве всех членов музыкального коллектива Алик, вынужден был принять условия гастролей. Его родители  повели себя неожиданно напористо и всячески настаивали на поездке. Таким образом, через месяц, группа "Oлигарх" в составе одного человека отправилась покорять Америку.

* * *

Перелетев Атлантический океан, а затем весь американский континент, звезда российского клубняка Алик Гарх, в потертых джинсах и белоснежном пиджаке, одетом поверх майки с портретом российского президента, уверенно спустился с трапа самолета. Через два часа, изрядно раздраженный работой американской таможни, не говорящей ни по-русски, ни по-французски, он получил багаж и направился к выходу из таможенного зала, где толпилась группа встречающих.

В Лос Анджелесе было жаркое июльское утро.

Разумеется, Алик не помнил своих родственников уехавших из Херсона более двадцати лет назад, поэтому внимательно оглядывался по сторонам.

Из небольшой толпы к нему выдвинулась крупная женщина,  одетая в напоминающий балахон светлый сарафан и в белой панаме. Черты её лица отдаленно напоминали черты лица матери Алика. Рядом с женщиной подпрыгивающей походкой семенил щуплый мужчина невысокого роста с густой седой шевелюрой и смешными, как у Чарли Чаплина, черными усиками.

Эта пара с улыбкой приблизилась к Алику и женщина со словами: - Посмотри, Изя, какой красавец мой племянник! - Обняла Алика и расцеловала его в обе щеки, измазав яркой красной помадой. Мужчина, улыбнувшись, протянул руку – Ис-са-ак, - протянул он, -  очень приятно – и, взяв из рук Алика чемодан, кивком головы пригласил следовать за ним в сторону парковки.

На парковке их ждал огромный белый двудверный кабриолет с красными кожаными сиденьями-диванами. Алик никогда не видел таких автомобилей, в его представлении на подобных авто ездили чикагские мафиози в середине прошлого века. Дядя Исаак, заметив интерес племянника, изрек - это Бьюик Ривьера 1988 года, мы держим его специально для туров российских звезд, гастролирующих у нас в США. Алик самодовольно улыбнулся, ему льстил дядин комплимент. Но вскоре выяснилось, что почвы для самодовольства нет и в помине.

По факту, тетя Песя и дядя Изя не владели никаким шоу бизнесом, а попросту являлись хозяевами трех русских ресторанов в окрестностях Лос Анджелеса и Голливуда. И все гастроли Алика сводились к тому, что ему придется выступать в этих ресторанах для публики, состоящей в основном из русских эмигрантов, отрабатывая собственный билет на самолет, визу и пребывание в гостях.

Алик загрустил. Перспектива возврата к ресторанному пению, даже на две с половиной недели, подействовали на него сокрушительно. В его голове живо вырисовывался собирательный образ русской диаспоры - пьяное лицо обрюзгшей тети Песи, сующей 20 долларов и блеющим голосом требующей - Детка, исполни “Владимирский Централ” для дяди Миши из Бердичева.

Ситуация была безысходной, незримый контракт группы “Oлигарх” в США был подписан и скреплен обещаниями родителей Алика.

* * *

Бьюик Ривьера припарковался возле роскошного дома с бассейном во дворе.

Новоявленные родственники Алика, не понимающие причину грусти племянника, суетились изо всех сил:

- Детка, - уговаривала тетя Песя, - Сегодня 90 Фарренхеит, ты бы хотел искупаться в бассейне? Не стесняйся.

- Спасибо, может позже, - парировал Алик, и,  получив пароль от беспроводного интернета погрузился в телефон.

-Изя, - не унималась тетя Песя, - В доме душно, сделай кондишинер сильнее.

Она хлопотала на кухне, то и дело выскакивая в столовую, где сидел Алик, осыпая его вопросами - А у вас в Херсоне есть кондишинер? - Нету, - отвечал Алик. - А как вы справляетесь с жарой летом?

- Песя, - отвечал ей муж вместо племянника, - оставь парня в покое, дай ему немного отдохнуть. 

Но тетка не унималась, в очередной раз выскочив из кухни в сером переднике с изображением серпа и молота и  надписью СССР, она, размахивая кухонным молотком, объявила, - Сейчас я отобью биточки, а на обед к нам зайдет Лерочка, наша соседка! Элла говорила тебе про Лерочку, детка?

Разумеется, Алик слышал о Лерочке впервые. Элла, его мама, ничего ему не говорила ни о каких Лерочках, равно как и о пении в ресторанах, иначе подобная поездка не состоялась бы вообще.

Сводничество с использованием семейных связей -  это было слишком даже для терпеливого Алика, и он, молча выругавшись, удалился на второй этаж дома, в спальню, где не раздеваясь лег на кровать и уснул.

Проснулся Алик от шорохов за дверью и голоса тети Песи: - Изя, разбуди его. Уже шесть вечера, еда остыла, девушка 2 часа ждет... - Я встаю, - отозвался Алик.

Наскоро умывшись, не переодеваясь, он спустился в столовую. Стол был сервирован на четверых. В середине стояла кастрюля с борщом, картошка с грибами, точь-в точь как готовила мама, и тарелка с биточками. На одном из стульев сидела кудрявая девушка в светлом платье. Она встала, протянув руку - Лера.

- Алик, - улыбнувшись протянул руку “звезда московского клубняка”.

Лера была действительно симпатичная: розовощекая, с карими глазами, с длинными бровями и пухлыми губками. Возможно, в Москве Алик обратил бы внимание на такую девушку и, даже, наверное предложил бы ей провести вместе вечер; но сейчас решение его было неуклонно отрицательным - никаких знакомств через родственников.

Тетя Песя не умолкала: - Лерочка работает менеджером в Эпл стор. Алик, хочешь мы купим тебе Эпл?

Поздний обед был по-домашнему вкусным, хотя Алик не мог понять, почему владельцы ресторанов готовят дома. Спиртного ему не предложили, зато в течении всего вечера, пытаясь произвести впечатление на Лерочку, осыпали комплиментами, притворяясь, что знакомы с племянником всю жизнь, хотя реальное общение родственников началось всего несколько часов назад в аэропорту.

Быстро исчерпав комплименты типа: - Лерочка! А какие он пишет песни! Ты должна прийти в ресторан послушать, Алик будет петь в воскресенье; - тетя Песя перешла на – Ах, каким он был прекрасным ребенком! Я как сейчас помню - пухленьким, голубоглазым...

Алик желал поскорее прекратить это представление и, дождавшись секундной паузы, внезапно спросил, обращаясь к дяде: - Исаак, а можно проехаться на вашей машине по окрестностям?

- Дядя слегка замешкавшись ответил – Да, - вынув из кармана ключи от Бьюика. Долго не раздумывая и не дослушав до конца фразу тети Песи, - Вот и прекрасно, дети, покатайтесь ... -  Алик сорвался с места, схватил ключи и, поспешно запрыгнув на красное сиденье кабриолета, с криком "спасибо" умчался прочь.

* * *

Алик ехал по скоростному шоссе в направлении указателей Лос Анджелес. Впервые за последние сутки он чувствовал себя прекрасно. Америка, роскошный автомобиль, теплая погода. Ни о каких концертах, родственниках, Лерочках он думать не хотел.

На въезде в город Алик свернул с трассы и очень быстро нашел улицу, на которой светились яркие названия баров. Ему посчастливилось найти парковку и, не утруждая себя долгим выбором, он зашел в первый попавшийся – Happy Irish Pub.

В баре негромко играла музыка, и было не особенно людно, десяток-полтора американцев сидели в основном небольшими компаниями, выпивали, непринужденно беседовали. Алик уселся за стойку бара и заказал виски со льдом. Рядом с ним за барной стойкой сидел седой американец с длинными усами, на которых были отчетливо видны желтые пятна никотина. Он вдруг повернулся и, указав пальцем на портрет российского президента Путина, изображенного на майке Алика, громко произнес: - He is a strong guy! He doesn't give a shit about our black monkey sitting in a White House!  

Алик кивнул. Он не понимал тонкостей сказанного, но понял, что его пьяный сосед по барной стойке сказал какой-то комплимент в адрес российского президента.

- Are you Russian? - Продолжал сосед. Oui - привычно по-французски ответил Алик.

Народ в баре оживился. Услышав разговор с незнакомцем, прибывшим с другой стороны океана, все присутствующие медленно переместились к стойке.

Продолжение вечера в баре было веселым. Используя скудный словарный запас английских слов, добавляя обильно французские и русские слова, Алик с горем пополам общался с американцами. Он объяснил, что он певец, что в США на гастролях. Американцы с воодушевлением реагировали на каждое предложение, сказанное Аликом, непрерывно заказывая и оплачивая виски для русского гостя. Алик не стеснялся и принимал бесплатное угощение.

Через час, пьяный в стельку, он решил, что пора и честь знать, и под веселый гул окружающей его компании, с трудом волоча ноги, поплелся к машине.

Мысли о вождении в нетрезвом состоянии в незнакомом городе и другие элементарные инстинкты трезвого человека были погребены глубоко в утробе Алика и покрыты, как минимум, семиста граммами крепкого американского бурбона. Не без труда управляя огромным автомобилем и петляя меж узких улиц Лос Анджелеса, Алик вскоре понял, что потерялся. Он остановился под единственным работающим фонарем на безлюдной улице, дома по обе стороны которой более напоминали трущобы. В конце улицы мигали огоньки полицейской сирены. Встреча с полицией в планы Алика не входила, в то же время куда ехать дальше он не знал.  Вдруг в глубине подъезда стоящего рядом дома он рассмотрел двух чернокожих мужчин.

- Эй американцы, куда я приехал? - Крикнул мертвецки пьяный Алик. Мужчины вышли из подъезда и обратили свои взоры на пьяного русского, сидящего за рулем кабриолета. Алик повторил вопрос на французском, чернокожие пожали плечами. Тогда в отчаянии он завопил в лица глядящих на него афроамериканцев - тупорылые негры, скажите мне где я?

Вопрос, видимо, был понят, потому что спустя секунду четыре черные руки выволокли Алика из машины и потащили в подъезд. Там, бросив на пол, негры начали избивать “звезду российского клубняка” ногами. Вместо стона, отчаянные пинки ногами вызвали смех у пьяного Алика. Сколько раз вот так, в подъезде, его пинали ногами в родном Херсоне со словами – получи, жид! И он, истерически смеясь, крикнул, - Даже бить не умеете, гребаные негры. Чернокожие опешили: какую угодно реакцию ожидали они, но только не смех. Перекинувшись двумя словами, они подняли Алика с пола и потащили по лестнице вниз в подвал.  Алик успел мельком рассмотреть в подвале абсолютно пустой спортивный зал. Чернокожие бросили его на низкую спортивную скамейку лицом вниз, а затем укрепили прямо над его головой короткую нагруженную весом штангу таким образом, чтобы железный гриф плотно давил Алику на шею, предотвращая любое движение.

С Алика стянули штаны. Он вдруг догадался, что сейчас произойдет, и отчаянно начал кричать, но его вопли утонули в пустоте спортивного зала. В следующий момент что-то твердое изуверски вторглось в него сзади, причиняя боль.

- Черножопые твари, заревел Алик, сюда придут русские танки и вам всем настанет пиздец!

Боль нарастала. От бессилия слезы выступили в его глазах. Он вдруг вспомнил, как в кинофильме Тарантино в подобной ситуации приходит Брюс Уиллис с саблей и громит обидчиков. Но жизнь - это не кинофильм Тарантино, и не только Брюс Уиллис с саблей, но даже тетя Песя с кухонным молотком для биточков не появилась, чтобы помочь племяннику.

Алик внезапно начал задыхаться от невыносимой боли сзади и давящей на шею штанги, он захрипел и вырвал прямо на пол. Чернокожих это привело в полное бешенство. Они убрали штангу, удерживающую шею Алика, и протащили его несколько раз белым пиджаком по полу, вытирая рвоту; а затем выволокли на улицу и швырнули на асфальт. Далее, они ногами сбили зеркала и оторвали номерные знаки в автомобиле. Потом один из чернокожих завел Бьюик, (ключи всё это время были в замке зажигания), медленно вывел машину прямо на середину дороги и выровнял руль. Полуживого Алика подняли с земли и перенесли в автомобиль. Его втолкнули между рулём и сиденьем Бьюика, установив правое колено на педаль газа.  Затем один из чернокожих с силой нажал на плечи Алика таким образом, чтобы тело, зажатое между рулем и сиденьем, продолжало давить на газ. Бьюик с ревом понесся вперед.

Через двести метров мертвецки пьяный и поруганный, в грязном белом пиджаке поверх майки с портретом российского президента, со спущенными штанами, зажатый между рулем и сиденьем, весь измазанный кровью и рвотой Алик, с грохотом врезался в полицейскую машину, по-прежнему стоящую в конце улицы и продолжающую, как ни в чем не бывало, мигать огоньками.

* * *

Тетя Песя и дядя Изя нашли племянника в тюрьме только через три дня. К радости Алика, Песя Моисеевна не сообщила его маме о пропаже сына, а все эти дни продолжала лгать, что племянник уехал на экскурсию в Голливуд, либо гуляет по тихоокеанскому побережью. Очевидно, ложь была в генном наследии Алика по материнской линии.

Беспредельная радость тети и дяди длилась не очень долго, в аккурат до того момента, когда их ознакомили с деталями задержания племянника.

Убирая совсем мелкие нарушения закона, совершенные Аликом, такие как угон автомобиля, не пристегнутый ремень безопасности, и появление без штанов в общественном месте, из крупных в деле фигурировали вождение в нетрезвом состоянии и  нападение на полицейский патруль и таран дежурного полицейского автомобиля. 

Песя Моисеевна была в состоянии глубокого шока. Никогда прежде она не слышала , чтобы хороший еврейский мальчик, каким её племянник безусловно являлся, совершал подобные преступления, грозящие десятью годами тюрьмы. Позволить племяннику оказаться в американской тюрьме она не могла.  Наняв армию адвокатов и заплатив при этом круглую сумму - 60 тысяч долларов - Алик был освобожден из тюрьмы с обязательством гарантированной депортации из США в течении двух недель.

* * *

Следующие несколько дней Алик провел в спальне в теткином доме, выходя только для трапезы и стараясь при этом не смотреть в глаза родственников. Мысли о произошедших событиях, чувство стыда связанного с собственным поведением в сочетании с ненавистью и бессилием не покидали Алика. Чтобы как-то отвлечься, он неистово работал над текстами и сочинял музыку для новых песен группы "Oлигарх".

На третий день затворничества в комнату к племяннику решительно вошла Песя Моисеевна. Стараясаь улыбаться, она посмотрела на племянника и изрекла:

- Я ничего не расскажу Элле, мы все были молодыми и совершали… - Песя глубоко вздохнула, сделав паузу, - глупости. - Тебе трудно смириться с содеянным, я знаю. Поверь, что мне и Исааку тоже тяжело. Три четверти русской диаспоры на западном побережье только и говорят о ненормальном племяннике хозяев сети ресторанов  "Херсон", который своим беспечным поведением опозорил всю семью и принес ущерб в 60 тысяч долларов. Лучшим способом исправить положение будет твоё выступление в ресторанах, как это и было запланировано. Думаю, мы сможем вернуть большую часть денег. На такого прекрасного еврейского хулигана как ты приедут посмотреть из Сан Франциско и, даже из Сакраменто. Собирайся, репетиция с музыкантами сегодня в три часа.

Алик покорно кивнул.

* * *

В ресторане "Херсон - Лос Анджелес" работала целая гвардия пожилых музыкантов - оркестр из восьми человек плюс певица. Все попытки сыграть песни Алика натыкались на бурную критику и несогласие со стороны автора. То ритм был чересчур быстрый, то слишком медленный, то автор требовал добавить какие-то дисторшнз, о которых никто из музыкантов не имел понятия. Первой сломалась певица, объявив - Этому придурку я подпевать не буду! – и, топнув ногой, удалилась. Следующим начал неистово возмущаться пианист, утверждая, что органит Корг умеет делать всё что угодно, но только не менять ритм и звук каждые полкуплета.

Вскоре весь музыкальный коллектив объявил, что играть для Алика отказывается, и все они, будучи профессиональными музыкантами, закончившими Московскую Академию Музыки имени Гнесиных, впервые видят неуча, выдвигающего подобные требования, несовместимые ни с теорией построения музыкальных композиций, ни с элементарным сольфеджио.

Алик, глубоко разочаровавшись работой с профессионалами, пел вечером под фонограмму. Фурор был неистовым. Народ, съехавшийся посмотреть на еврейского гангстера со всего западного побережья, аплодировал стоя. Особенный эффект вызвало исполнение песни "Владимирский Централ", подаренной на восьмидесятилетие некой бабушке Симе из Тирасполя благодарным внуком, которую Алик исполнял акапелла под ритмичные хлопки ладоней всего ресторана.

* * *

Вернувшись в Москву, Алик впрягся в работу пуще прежнего. "Oлигарх" колесил между клубами Москвы и Питера, работая практически без выходных. На каждом шоу Алик, выпив немного алкоголя, кричал со сцены, как он любит Россию и президента Путина, как ненавидит США, негров и гомосексуалистов. Участники группы, с удивлением обнаружив в поведении Алика национально-патриотические и расистко-гомофобские нотки, пытались задавать вопросы, но Алик отвечал уклончиво. На одном из выступлений "Oлигарха" в клубе "Правда" произошла драка, спровоцированная расистскими выкриками солиста в адрес чернокожих ребят.

Хозяева клуба провели с группой серьезную беседу, которая закончилась ультиматумом: либо провокации прекратятся, либо Алик будет уволен, и все выступления скандальной группы будут остановлены. Контролировать себя Алик не мог, слишком глубока была "американская рана",  и, по настоянию друзей, он обратился к услугам профессионального психолога.

* * *

Молодой выпускник московского университета, психолог Елена Алексеевна, выслушала подробный рассказ “звезды российского клубняка” Алика Гарха о его злоключениях в Америке, и с улыбкой заключила: - А ведь вы - счастливчик, молодой человек. Вас могли убить. Сгноить в американской тюрьме. Или вы могли пьяным разбиться на скоростной трассе. Вместо этого, сидя в особняке с бассейном,  вы написали великолепные песни, две из которых не перестают звучать на канале "Радио Шансон" занимая уже два месяца первые места в рейтинге. - Елена Алексеевна постучала накрашенными бесцветным лаком ногтями по столу, - Нам понадобится восемь встреч, чтобы помочь вам избавиться от ваших ментальных проблем.

Алик и Лена подали заявление в ЗАГС после шестой встречи, слишком пылким и неукротимым было чувство, вспыхнувшее между молодыми людьми. Родители Алика: папа Аркадий Борисович и мама Элла Моисеевна, очень довольны невесткой.

P.S. Говорят, Алик обратился в американское консульство с просьбой пересмотреть его правонарушения в США и разрешить приехать к тете Песе на гастроли.

Хрупкость

On and on the rain will say
How fragile we are, how fragile we are.

Sting

Серый потолок Новосибирского аэропорта нависал низко и, казалось, давил на голову.

Утренние лучи солнца, пробивающиеся сквозь удаленные окна, выглядели так, как будто в полупустом зале только что танцевал самурай, умело вращая лезвие катана, и оставил пыльные рубцы в рассеченном пространстве.

В удаленном углу зала, молча, глядя в пол, обнявшись, стоят четверо людей. На полу небрежно разбросаны чемоданы и баулы, черная кожаная куртка, вывернутая клетчатой подкладкой наружу, фетровая кепка.

Аэропорт непривычно безлюден. В этой части только эти четверо и я, наблюдающий за ними со стороны. Я успел рассмотреть их внимательно, когда они, волоча за собой багаж, только вошли в здание.

Мужчина - отец семейства, за сорок, высокий, широкоплечий, в поношенных джинсах и бежевом свитере, огромные карие глаза и густые брови, тронутая сединой аккуратно постриженная борода, редкие кудри на лысеющей макушке.

Его жена, тех же лет, в сером плаще, туфли на невысоком толстом каблуке, очень худая, редкие волосы окрашенные в неестественный рыже-русый цвет, бледное лицо, ледяной взгляд обесцвеченных глаз.

Сын - парень старше двадцати, очень похожий на отца семейства - такие же поношенные джинсы и похожий бежевый свитер, борода значительно реже, чем у отца, зато копна густых черных волос, аккуратно зачесанных назад.

Дочь – подросток лет восемнадцати. Высокие бордовые ботинки с незавязанными шнурками, разноцветные леггинсы, темно-зеленая куртка с огромными карманами. Лицом похожа на мать, но совсем не бледная, а напротив - румяная, глаза жирно подведены черной тушью, губы - красной помадой. Прическа – русые дреды, поверх которых вязанная в стиле растфари цветными полосками шапочка: желто-зелено-красно-черная.

Они стоят вот так, обнявшись, образовав круг, ничего не делая, уже минут пять.

Тишину нарушает музыка, включенная работниками аэропорта - из динамиков доносится голос Стинга - … You'll remember me when the west wind moves. Among the fields of barley…

Мужчина первым разжимает объятия и отступает назад. Все четверо в замешательстве смотрят друг на друга. Мужчина делает шаг, подходит к жене:

- Таня - он берет её руки в свои ладони.

- Кирилл - произносит женщина чуть слышно, поднимает лицо и смотрит в глаза мужа.

- Татьяна, - мужчина пытается улыбаться, - Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная, боязлива… - цитирует он.

- Женщина растягивает тонкие губы в улыбке, не выпуская ладоней из рук мужчины, прижимается, кладет голову ему на грудь.

- Танюша, ровно через год мы снова увидимся. Здесь же. - Произносит он, окутывая нежностью каждое слово.

- Я знаю, - отвечает женщина неуверенным голосом, - я знаю, Кирилл. Всё правильно. Я не буду больше плакать, - уверяет она. - Ты всегда мечтал возглавить эту экспедицию  -  воплоти свою мечту в жизнь.  Я в тебя верю, ты справишься. - Она произносит эти слова как заученую наизусть мантру, будто уговаривает сама себя. - Только одевайся теплее, на Аляске морозы похлеще наших.

Он целует её в макушку. - Ты себя береги, у самой руки как лед.  - Он подносит её ладони к губам и целует белые как снег пальцы.

- Со мной всё будет в порядке, я остаюсь дома. - Она обвивает руками огромные плечи Кирилла. - Лети. -  и, с трудом сдерживая слезы, глядит своими бесцветными как промерзшая белая смородина глазами в "безнадежные карие вишни" мужа.

Мужчина кивает и, аккуратно освободившись из объятий жены, прежде чем та начнет плакать, поворачивается к стоящему рядом сыну:

- Мишка, на сколько отложили твой рейс в Москве, сын?

- На 3 часа, папа.

- То есть ты вылетишь после Лидии?

- Да.

- Помоги сестре с сумками.

- Хорошо папа.

- Я хочу чтобы ты знал, Мишка, я горжусь тобой! - Сын что-то попытался сказать, но отец прервал его, - Не перебивай. Вчерашний выпускник вуза, контракт с майкрософтом. Проект в Сиэтле! О чем еще можно мечтать?

- И мы будем совсем рядом. - Вставил свои два слова Мишка. - От Сиэтла до Аляски рукой подать. Я приеду следующим летом, приплыву на пароходе.

- Если всё пойдет по плану, то следующим летом экспедиция будет глубоко внутри полуострова, где-то между землей святого Лаврентия и Имурукским бассейном. - Парировал отец. -  Оттуда рукой подать до России. Я буду значительно ближе к маме, нежели к тебе, т.е. мы вряд ли увидимся. Но твои намерения мне нравятся! - Он крепко обнял сына,  - я в тебя верю, оставайся собой и всё будет хорошо! - Разжал объятия и потрепал сына по затылку.

Откуда-то с потолка, Стинг продолжал вещать под музыку - … Be yourself no matter what they say…

Отец и сын одновременно усмехнулись, и Кирилл игриво подмигнул левым глазом - Вот и поэт тебе подсказывает, - мол … смотри не выкинь фортель, с сухомятки не помри...

- Я не подведу, папа.

Отец повернулся к дочке. Нежно щурясь он улыбнулся, приподняв подбородок.

- Ну, мой непослушный малыш, покидаешь нас?

Дочь с улыбкой взглянула на отца и, прищурившись в ответ, изрекла, - Ты первый объявил об отъезде!

- Эх Лидия, не бранил я тебя в детстве, ой, зря не бранил. Я и твой брат уезжаем работать. А ты ведь приключения поискать?

- Ну почему приключения, папа, - переминаясь с ноги на ногу ответила дочь, - Я репатриирую в Израиль, на историческую родину!

- На историческую, говоришь, - Кирилл глубоко вздохнул

.

- Пап, ну давай не начинать снова, ... Каждый выбирает для себя, Женщину, религию, дорогу...

- Да, - снова глубоко вздохнул отец семейства, ... Дьяволу служить или пророку - каждый выбирает для себя… Что ж, малыш, -  отец первым сделал шаг вперед, обнял дочь и, вдруг, абсолютно по детски всхлипнул - Большая совсем. - В голосе его звучали слезы. - Красавица моя.

- Пап, - Лидия аккуратно отстранила отца.  -Я буду в порядке. Тысячи людей это сделали и никто не умер. Многие счастливы, и я буду счастлива!

Отец вытер накатившие слезы, а Лидия тем временем саркастично продолжала, - И пожелание не замерзнуть в мой адрес не произносить. В Иерусалиме сегодня +34 градуса!

- Ладно, - отец семейства покачал головой и, выдохнув, процитировал: - На прощанье - ни звука. Граммофон за стеной. В этом мире разлука - лишь прообраз иной…

Он поднял с пола фетровую кепку и водрузил на голову. Повесил на локоть куртку, взял самый увесистый баул. Утвердительно кивнул, - Ровно через год здесь же. Связь держим через маму, как договорились, я вас всех очень люблю. – И, не дожидаясь ответа, развернувшись, зашагал к воротам терминала, где на электронном табло яркими желтыми буквами мигало слово Владивосток.

Семейство молча дождалось, пока широкая спина отца исчезнет за дверью, после чего сын подхватил сразу два баула, а дочь два чемодана. Мать вскрикнула - Лидия, я помогу, - попыталась взять из рук дочери один чемодан. Но дочь сделала резкое движение плечом, давая понять, что помощь не нужна.

Мишка посмотрел на маму. - Не будем тянуть с прощанием. - Не выпуская баулов из рук, он наклонился и поцеловал мать в щеку. Та попыталась обнять его в ответ, но он парировал, - простились уже, мама, не начинай снова, а то будем плакать.

Лидия чмокнула мать в другую щеку и со словами - мама бай, береги себя, - она и брат направились в сторону дальнего терминала с надписью Москва.

Не оборачиваясь, они исчезли в серых стенах аэропорта, а женщина в плаще продолжала стоять одна еще минут пять. Она не плакала, просто стояла и смотрела вдаль, на незримые двери за которыми исчезли её муж, сын и дочь, потом, слегка качаясь на ватных ногах, она направилась в сторону выхода.

В полупустом зале аэропорта я остался наедине с вездесущим голосом Стинга: - … a beast in a gilded cage. That's all some people ever want to be. But if you love somebody, set them free…

*  *  *

Я подсмотрел эту сцену в аэропорту Новосибирска как минимум два десятка лет назад.  И, пожалуй, еще тогда я должен был вскочить с моего удобного места наблюдателя и  рассказать этим людям, что произойдет дальше. Но я не смог. И даже сейчас я думаю об этом с содроганием.

*  *  *

Татьяна вернулась домой. В непривычно пустых комнатах Новосибирской квартиры громко тикали часы, вопреки законам времени, несогласованно отсчитывая секунды одиночества. Она наконец-то осталась одна, наедине со своим ужасным секретом. Месяц назад у Татьяны была диагностирована лейкемия.

Она тщательно скрывала свой диагноз от всех членов семьи. Боялась разрушить планы мужа, всю жизнь мечтавшего возглавить экспедицию на Аляску и изучать там “Влияние глубинного метаморфизма на магнетизм базальтовых пород” - как он и назвал свою диссертацию. Боялась разрушить карьеру сына, получившего трехлетний контракт в Майкрософт с проживанием в Сиэтле. И, в конце-концов, она не могла изменить планов дочери на отъезд в Израиль, хотя бы потому, что дочь была таким же членом семьи, как и остальные, и имела право в свои восемнадцать лет самостоятельно принимать решения.

*  *  *

Татьяна начала курс лечения сразу же на следующий день после отъезда семьи. Лечение проходило в стационаре, и первые несколько месяцев врачи говорили, что всё идет успешно. Химиотерапия дает положительные результаты. Сама Татьяна улучшений не чувствовала, напротив, с каждым днём она теряла силы всё больше и больше.

Первые письма она получила только через два месяца.

Муж писал, что долетел нормально, что группа вся англоговорящая, но с руководством он справляется; что работают с местными индейцами над составлением карты маршрута, планированием кемпингов; что подготовка оборудования и провизии идет полным ходом, и через  два месяца они выдвинутся вглубь полуострова.

Сын писал, что устроился хорошо; что проблем с английским нет; что его коллеги теперь в основном уроженцы Индии и Китая; что Сиэтл - очень красивый город; что сейчас он много работает, но надеется что скоро "возьмет рутину под контроль" и, освободив немного времени, начнет путешествовать.

Дочь писала о том, что иврит - легкий язык, и она осваивает его очень быстро, что Иерусалим - самое красивое место в мире; что запланировала поездку на мертвое море, красное море и Мосаду (древнее еврейское поселение-крепость). Она также упомянула, что познакомилась с очень интересными ребятами из соседнего городка. Ей предложили переселится в общежитие только для девушек, где изучение языка можно будет совместить с oбразованием.

Татьяна с трепетом отвечала на каждое письмо, аккуратно информируя всех членов своей семьи о состянии дел каждого, и продолжая скрывать факт собственной болезни.

Тем временем состояние её ухудшалось. Татьяна сначала потеряла волосы как результат химиотерапии, а далее, принимая стероидные лекарства, набрала вес, став похожей на смешниого мумитроля на тонких ногах. Она избегала зеркал и больше всего в жизни боялась, что если она не излечится вовремя, то семья может когда-нибудь увидеть её такой толстой и не симпатичной.

Врачи сделали ей операцию по персадке костного мозга , но было слишком поздно. Татьяна умерла в больнице через семь месяцев после отъезда семьи, так и не сообщив самым близким людям о своей болезни.

*  *  *

Кирилл был увлечен работой денно и нощно. Он очень боялся, что что-нибудь пойдет не так, что экспедиция, которую он возглавлял не добьется успеха, а полученные теоретические результаты по независимым от него причинам не совпадут с практикой, и вся работа, в которую он вложил годы труда, не будет успешно завершена. Тем не менее всё шло практически в соответствии с графиком. Участники экспедиции относились к своему лидеру с уважением и старались изо всех сил.

В начале октября группа, подготовительная база которой находилась в Аляскинском заливе в порту Сьюард, выдвинулась вглубь полуострова. Продвижение было медленным, очевидно погода не была согласна с планами геологов и её основные силы - метель и встречный ветер оказывали яростное сопротивление геологическому вторжению.

Кирилл подбадривал своих коллег и всегда возглавлял колонну гусеничных вездеходов вместе с проводником Стейси, местной инуиткой, единственной женщиной в группе. Кирилл называл её “мужественная эскимоска”.

Первая исследовательская база экспедиции, на которой планировалось провести три месяца, находилась невдалеке от поселка Коекук. Кемпинг был подготовленным к зимовке; построенные из бревен семь домиков имели приличную систему отопления, работающую на мазуте, которого, к счастью, хватало.

В последние дни пребывания на базе Коекук погода сильно ухудшилась. Температура упала до -27F (-32C) а ветер усилился до 72 м/ч (155 км/ч). Началась снежная буря. Синоптики предсказывали, что в следующие три дня погода не изменится. Работать под открытым небом в такую погоду было невозможно.

На второй вечер снежной бури усталый и раздраженный Кирилл впервые после отъезда из Новосибирска позволил себе выпить виски. Эффект был незамедлительным: ностальгия бурей нахлынула на него - он вспомнил жену, дочь, сына, прощание в аэропорту.

Вдруг он почувствовал как кто-то обнимает его за плечи. Он резко обернулся и увидел инуитку Стейси. Вместо привычного свитера она была одета в легкую ажурную комбинацию на бретельках, которая едва прикрывала маленькую грудь. Кирилл был настолько поглощен своими мыслями, что даже не услышал, как Стейси вошла и разделась.

Прежде чем он что-то успел спросить, Стейси произнесла – I am horny.

Кирилл не знал значения слова horny, но объяснения не требовалось. Мужественная эскимоска принялась целовать его лицо, расстегивая пуговицы рубашки, гладя его плечи. Природа взяла своё, Кирилл не смог сопротивляться.

- Tell me you love me, Kiryll, - стонала Стэйси, - Tell me you love me?!

- I love you, - с трудом выдавил Кирилл.

Позже, закрывшись в туалете и глядя сквозь крохотное окно на заледеневшие еловые ветки, он плакал, произнося имя жены - Таня, я не хотел, Танюша...

Немного успокоившись, Кирилл вернулся в комнату. Стейси ждала его в постели, готовая уснуть в объятиях своего русского любовника. Кирилл старался не смотреть на неё. Он опрокинул еще одну рюмку виски, и начал быстро одеваться.

- Куда ты? - Спросила Стейси.

- Мне нужно зайти в соседний домик, взять карты бурения, я должен проверить расчеты для буровых машин с учетом погодных условий. - Ответил Кирилл и, застегнув комбинезон, поспешно вышел из домика.

Стейси продолжала ждать его в постели, но он не вернулся. Через час, не обнаружив Кирила в соседнем домике тоже, инуитка подняла на ноги всю экспедицию.

Кирилла нашли замерзшим в сугробе только через сутки, в двухстах метрах от стоянки вездеходов.

Выпивший, он был не в силах бороться со снежной бурей. Сразу после выхода из домика шквальный ветер буквально сбил его с ног. Кирилл не успел ни ухватить поручни лестницы, ни крикнуть. Он был мгновенно сметен, упал, и, кувыркаясь, тщетно пытался сопротивляться, загребая снег руками, пока ветер тащил его несколько сот метров в сторону леса.

Вдруг он почувствовал удар головой и всё на мгновенье замерло. Холодный, острый как пика еловый сук пронзил его голову в районе виска, пригвоздив Кирилла к дереву. Горячая кровь хлестнула из  капюшона, тут же замерзая и превращаясь в красный сталактит. Кирилл не чувствовал боли, последним словом он произнес - Лидия.

*  *  *

Сообщения о смерти отца и матери Мишка получил в один день. Вернувшись с работы, он вынул из почты два конверта: первый - письмо из онкологического отделения Новосибирской больницы, отправленное месяц назад; и второе, трижды перепакованное в разные конверты: из США в Новосибирский университет, из Новосибирского университета на его Новосибирский домашний адрес и снова отправленное в США – Сиэтл, с пометками на русском и английском…

*  *  *

Пятница выдалась пасмурной. Низкие тучи застилали небо над Иерусалимом. Михаил раздвинул шторы в комнате одиннадцатого этажа гостиницы Хилтон, позволив редким солнечным лучам осветить помещение, затем медленно поплелся в ванну.  Включив свет, он взглянул в зеркало.

Нахмурив густые брови и прищурив глубокие карие глаза, на него смотрел немолодой человек - его отраженье. Редкие кудри, нагло подчеркивающие прогрессирующую лысину, торчали в стороны, напоминая, что не плохо было бы постричься.  Борода, сплошь седая, выдавала возраст - хорошенько за сорок. Он попытался игриво подмигнуть собственному изображению левым глазом, как это делал отец - вместо озорства изображение в зеркале уныло моргнуло, качнув головой.

Двадцать три года назад отец выглядел значительно бодрее, - подумал Михаил. И, даже при их сегодняшнем внешнем сходстве,  он дал бы Мишке серьёзную фору своей неукротимой жизненной энергией и оптимизмом.

Отец и мать умерли почти одновременно 23 года назад, и с тех пор, казалось, всё пошло наперекосяк. Отец похоронен на Аляске, мать - в Новосибирске. Михаил специально ездил в круиз на Аляску, чтобы посетить могилу отца год спустя; летал в Новосибирск через три года после смерти матери, чтобы установить там памятник.

Но самой сложной головоломкой в жизни Михаила была пропажа сестры. Он разыскивал её в течение десяти лет после смерти родителей. Списался и обзвонил всех родственников в Израиле и России. Подал десятки запросов в различные агентства этих стран - всё тщетно. Лидия как в воду канула.

Нынешняя поездка в Израиль была для Михаила третьей. Первые две он предпринял много лет назад и посвятил их поискам потерянной сестры. Впервые он ехал на святую землю, чтобы просто окунуться в традиции этой древней страны, насладиться морем, экскурсиями, видами древних городов, библейскими легендами.

До сих пор его отпуск проходил насыщенно - за две недели он объездил всю страну: от Эйлата до Голанских высот. Экскурсии были замечательными и с погодой везло: конец февраля выдался сухим и теплым. Сегодня вечером Михаил улетал обратно в Сиэтл, и потому пасмурная погода, выпавшая на последний день, отпуска не омрачала.

Исколесив исторический центр ранее, Михаил решил сегодня поехать в Вифлеем, небольшой городок в восточной части Иерусалима, экзотическое место где по легенде родился Иисус. 

*  *  *

За исключением Храма Рождества и Ясельной площади, Вифлеем показался Михаилу грязным и неуютным. Облицованные желтым иерусалимским камнем стены были сплошь обклеены странными плакатами и объявлениями, часто написанными от руки; бельё, развешенное на верёвках, натянутых между домами, болталось над головами пешеходов; разновозрастные толпы галдящих детей бегали прямо по проезжей части.

Он собрался уже взять такси, чтобы вернуться в гостиницу, но увидел на одном из зданий надпись на английском “Haircuts” и, вспомнив, о своём желании постричься, решил зайти.

Дверь в парикмахерскую была распахнута настеж. Сразу за ней, за небольшим столом, сидела пожилая женщина в платке и что-то внимательно слушала, наклонившись ухом к орущему радиоприёмнику. Она подняла голову, с некоторым удивлением посмотрев на Михаила, и на вопрос “May I have a haircut, please?” усмехнувшись, картавя, громко крикнула вглубь комнаты:

- Leyla, make to this mister haircut.

В глубине парикмахерского салона, возле дальнего кресла стояла невысокая полная женщина, одетая в странное, напоминающее коричневый мешок платье, и в смешном вязаном чепчике, обёрнутом поверху коричневой тканью, из-под которого выглядывали редкие русые волосы.

Женщина обернулась и вдруг побледнела, уронила ножницы на пол и застыла на месте. Михаил вздрогнул: на него смотрела Лидия.

Он сделал шаг навстречу, но Лидия начала в смятении пятиться. 

Хозяйка парикмахерской, сидящая на входе, что-то крикнула на арабском, и Лидия, ответив ей односложно; обратилась к Михаилу на английском, тоже смешно картавя -  Mister, have a seat, please, - указывая пальцем куда-то в пространство.

Михаил сел в ближйшее кресло. Лидия подошла сзади, дрожащим голосом спросила – Mister, how would you like me to cut your hair? 

Михаил молчал. Он глядел в зеркало на отражение сестры, боясь пошевелиться. Невидимый ком горечи и слез подступил к его горлу. Лидия дрожащими пальцами тронула волосы на его голове. Слезы ручьём покатились из её глаз.  - Так похож на отца, - шептала она, - так похож. - Вдруг протянула руку к зеркалу, вынула фотографию, вставленную в уголке, передала её Михаилу.

На фотографии была Лидия, рядом с ней невысокий мужчина, облаченный в белые одежды, напоминающие больничный халат, и шестеро детей. Пятеро похожих друг на дружку мальчиков и девочка выше остальных, прижавшаяся к маме, худенькая, русая, с холодным взглядом.

- Похожа на маму - шепотом произнес Михаил.

- Её зовут Таньзиля,  это переводится - подарок бога, - сквозь слезы шептала Лидия.

На улице вдруг громко застучал дождь, и женщина, сидящая возле радиоприемника на входе в салон, выкрутила ручку звука до максимума, пытаясь “перекричать” дождь. Зазвучал до боли знакомый мотив, и голос Стинга мягко запел: -

A stones throw from Jerusalem
I walked a lonely mile in the moonlight
And though a million stars were shining
My heart was lost on a distant planet…

Брат и сестра молча плакали, глядя на своё отражение в зеркале.

… And from the dark secluded valleys
I heard the ancient songs of sadness
But every step I thought of you
Every footstep only you
And every star a grain of sand
The leavings of a dried up ocean
Tell me, how much longer? How much longer?

Февраль 7, 2016  10:55 pm